Почему Google Translator никогда не заменит человека? Зачем нужен переводчик в кабинете доктора Фрейда? Как перевести игру слов? «Теории и практики» поговорили с тремя представителями профессии, без которой между людьми было бы еще больше непонимания.

Синхрон — это перевод сочетания из трех-пяти слов, от паузы до паузы (перевод одной синтагмы). Но каждый раз перед тобой не просто короткая синтагма, а еще и предыдущий контекст, который надо держать в голове. Поэтому если для последовательного переводчика главный инструмент — память, то для синхронного — молниеносная реакция и умение за секунду собрать воедино всю предшествующую информацию.
Мой наставник Гелий Васильевич Чернов — с ним в паре я начинала работать синхронным переводчиком — всегда творчески готовился к мероприятиям. Вспоминаю, как он штудировал книгу доктора Спока перед симпозиумом о пользе грудного кормления, а перед одной конференцией принес в кабину синхронистов иллюстрированный словарь по сопромату — и тем очень выручил коллег. Гелий Васильевич говорил, что нужно переводить не слова, а смысл. Его девизом была строка из Льюиса Кэрролла: Take care of the sense, and the sounds will take care of themselves («Был бы смысл — слова найдутся»). Я учу этому студентов. Ведь переводить слова в отдельности может и компьютер. Но компьютеру не дано оценить главное: как и зачем человек произносит эти слова, как они соотносятся с невербальным рядом. Компьютер не может предугадать, что скажет оратор в следующую секунду — а это бывает полезно при синхронном переводе.

Если под рукой нет точного слова, можно выйти из положения, заменив частное понятие более общим. Это называется генерализация. Однажды я работала на форуме, где решался вопрос присоединения России к конвенции о защите редких животных. И там специалисты перечисляли 300 краснокнижных видов, которых в природе-то почти не встретишь, не то что в речевой практике. Пока я начинала фразу: «редкий вид птиц…», коллега находила в словаре, как будет по-английски какой-нибудь «тонкоклювый кроншнеп», и дальше шел точный перевод.

О скорописи

В моей практике был случай последовательного перевода, когда докладчик говорил 25 минут подряд. Запомнить настолько длинную речь невозможно. Выручил такой профессиональный навык, как скоропись. Это особая система сокращений, которая, кстати, заметно отличается от стенографии. Стенография — это фиксация формы, поверхности текста. А переводчику нужно сразу записывать содержание. На бумаге скоропись выглядит как набор значков и отдельных слов то одного, то другого языка. Этот метод требуется при последовательном переводе в жестких условиях вроде официальных конференций. Так работают мидовские переводчики.

О переводе в необычных условиях

Профессия переводчика интересна тем, что заводит нас в самые неожиданные места, куда «обычных» людей не пускают. Например, я многие годы работаю в ситуации исповеди — перевожу сеансы психоанализа. Дело в том, что российским юнгианцам, которые только оформляются в самостоятельную школу, нужно получать сертификаты международного образца, а это возможно было в начале только при помощи западных коллег. И сессии анализа в ходе обучения проходили на английском языке.

Однажды было наоборот, мне как переводчику не хватило места на рабочей площадке. В археологический заповедник Кижи приехала делегация экспертов ЮНЕСКО. Специалисты поднялись под самый купол Покровской церкви. И вот иностранный эксперт показывает местным реставраторам проблемные участки: тут — говорит — червь поел, а тут грибок. А я жду внизу, слышу его слова через наушники и перевожу, пытаясь вообразить картинку.

О том, как не надо переводить

Ошибки в переводах всегда заметны: получается неживой язык. Часто плохого переводчика выдает синтаксис. Или такие типичные кальки политкорректности, которые стараниями феминисток прижились в английском: все эти «мужчины и женщины» или «он/она», когда речь идет об абстрактном человеке. В русском это ни к чему, потому что у нас категория рода соотносится не только с одушевленными существительными. Табуретка — она, стол — он, и никто не обижается.

О трудностях перевода

Реалии относятся к классу безэквивалентной лексики. Они требуют подробных объяснений. Например, слово «дача» означает не просто «загородный дом» или «сад», это целый комплекс значений и ассоциаций. Но в конкретной ситуации бывают востребованы не все смыслы сразу, а какой-то один — его и надо выбрать.

При последовательном переводе иногда нелишне переспросить, что человек имел в виду. Недавно я сотрудничала с лектором из Новой Зеландии, специалистом по системе школьного образования. В основе его теории лежит принцип efficacy, что можно перевести как «эффективность». Но в английском четыре «эффективности»: effect, effectiveness, efficiency, efficacy. Почему лектор выбрал четвертое слово? Да потому что в него он вложил индивидуальный смысл — «уверенность в том, что работа приведет к результату». Как говорил Шалтай-Болтай в «Алисе»: «Когда я беру слово, оно означает то, что я хочу, не больше и не меньше».

Перевод книги — это бесконечная вещь. Переводчик может раз за разом переписывать и, как он думает, улучшать текст — до тех пор, пока не ухудшит его. Есть мнение, что классические произведения вроде «Войны и мира» нуждаются в новых переводах каждые 20-30 лет. Того же «Дон Кихота», думаю, можно бы уже перевести заново. Последний раз это сделал Николай Любимов в 1951 году — как-никак давно. Я считаю, что старые переводы достаточно хороши. Но есть какие-то шероховатости, которые лучше было бы исправить. Например, в переводах Борхеса встречается «11-й вокзал Буэнос-Айреса». Вокзал не одиннадцатый по счету, просто у него такое название — «Онсе» (Once). Мало кто знает, что он назван так в честь революционных событий 11 сентября 1852 года.
Мне интересно браться за неизвестных авторов. Знаменитый «латиноамериканский бум» 60-70-х в литературе — это Маркес, Кортасар, Варгас Льоса, еще несколько имен. Было много других писателей не хуже, но они неизвестны за пределами своего континента. Из тех, кого я переводил, меня особенно привлекает Мануэль Пуиг, уже покойный аргентинский писатель. У него очень тонкие, человечные романы. Пуиг почувствовал приближение мелодрам и мыльных опер еще до того, как эти жанры вошли в моду. Когда переводишь книгу, автор невольно становится тебе близким человеком. Ты окунаешься в обстоятельства его жизни, через это проникаешься философией. Оказывается, то, что его волновало, волнует и тебя тоже. Бывали случаи, когда переводчики принципиально не хотели встречаться с писателями в реальности, чтобы не смазать картину — тот образ автора, какой они себе нарисовали по его текстам.

О синхронном переводе

Говорят, синхронный перевод — как бокс: нужно держать удар и знать, что в любой момент тебе могут залепить в физиономию. Синхронный переводчик испытывает нагрузки на уровне летчика-испытателя — известный медицинский факт. В исследованиях на этот счет врачи так и не выяснили суть феномена: какие именно процессы мозга позволяют воспринимать речь на одном языке и тут же передавать ее на другом. Это до сих пор загадка. Встречаются блестящие ораторы, которыми заслушиваешься. Тот же Фидель Кастро или покойный Чавес, их если переложить на русский — будет поэма. Мне доводилось переводить Чавеса. Он оперировал уймой цитат, от Библии до Симона Боливара. Когда удается перевод такой выразительной речи, получаешь особое удовольствие. Выходишь с чувством: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!»

О трудностях перевода

Мы заимствуем слова вместе с понятиями. Если раньше я мучился над переводом экзотики типа chirimoya, то теперь можно оставить как есть — «чиримойя», и будет понятно, потому что этот тропический фрукт появился в супермаркетах. Но это на бытовом уровне. В переводе художественной литературы, особенно прозы, потери все равно неизбежны.

Самое трудное и интересное — передать игру слов. Вот пример из  пародийного детектива Х. Л. Борхеса и А. Бьоя Касареса «Модель убийства». Из слова morfón («обжора» на буэнос-айресском жаргоне лунфардо) в оригинале выводится mormón («мормон»). Итоговый текст перевода таков (пришлось слегка поиграть): «Ловким ударом Жеребец пресек чревоугодие доктора Ле Фаню, пригрозив:

— Не заглатывай весь провиант, ишь налетел, как муссон.
Муссон? — загадочно отреагировал Жамбоно Фингерман. — Муссон? Скорее — масон или даже мормон, ха-ха-ха!».

Для литературного переводчика важны три вещи: культурный багаж, опыт, приходящий со временем, и артистические способности. Переводчик сродни актеру и режиссеру, которые ставят пьесу. Он должен сделать так, чтобы герои Бальзака или Вирджинии Вулф заговорили на русском, как на родном.
Хорошего автора переводить всегда не только интереснее и приятнее, но и легче. Потому что плохой писатель нединамичен, он затягивает повествование, сам совершает бесконечные ошибки в языке. Когда вы переводите сырые, наскоро слепленные произведения, то вам кажется, что у вас ничего не получается, а на самом деле не получилось-то у автора. Скажу больше. Обязательно нужно любить писателя, которого переводишь. Если вы не любите Диккенса, вы не почувствуете ни его иронию, ни его сентиментальность, ни эмоции, которые в его романах бьют через край.
Мы со студентами недавно разбирали американский перевод «Анны на шее». Текст написан переводчицей 40-х годов. Она все поняла, перевела без ошибок. Но ты читаешь и не понимаешь, что особенного в этом Чехове, почему он гениальный писатель. Помните, были такие переводные картинки? Вот не перевелось, получился бледный отпечаток. Что произошло — неизвестно. Вообще, главная проблема переводчика — как передать автора? Это не достигается точностью, не достигается умением виртуозно переводить игру слов. Это необъяснимо, как вообще искусство. Или как отношения между людьми. Литературный перевод — это тайна.

О точности перевода

В XIX веке профессиональная этика переводчиков была более либеральной. Переводчик мог выдумывать целые главы. Или, наоборот, избавляться от глав, которые ему не нравились. Например, переводила дама: она с удовольствием описывала балы, а про фабрику ей было неинтересно — и она выкидывала текст про фабрику.

Существует несколько ступеней перевода. Бывает перевод очень точный, который требуется, скажем, в финансовых документах. Есть литературный перевод — он уже допускает некоторую свободу. И есть адаптация: когда вы на основе оригинального текста создаете новое произведение. Берете «Алису в стране чудес» и превращаете ее в русскую книжку, как это хотел сделать Набоков. Его первый литературный опыт назывался «Аня в стране чудес» и был неудачной попыткой адаптировать Кэрролла. Вместе с именем главной героини, аллюзиями, игрой слов пропало нечто существенно важное. Оказалось, такая книжка может быть только английской.
Зрелый Набоков, конечно, умел переводить очень изящно и точно, что видно хотя бы по переводу «Лолиты» с английского на русский. Но он мог и существенно переделать произведение, наводнив его новыми сценами и мотивами. Так он повел себя с «Камерой обскура»: Набоков издал переписанный русский текст в Америке, назвав его «Смех в темноте» (Laughter in the Dark). И получилась другая книжка. Та же история с романом «Память, говори» (Speak, Memory). Русский вариант — «Другие берега».
В одном и том же романе есть главы, которые требуют от переводчика разной степени точности. Там, где встречается игра слов, главное — сохранить игровой элемент, чтобы читатель смеялся в том же месте, где смешно в оригинале. На следующих страницах может быть подробное описание карточной игры или ткацкого станка — вот тут надо переводить слово в слово. Одним удаются книжки, требующие более точного перевода. Другие, наоборот, любят порхать над текстом. Как у художников — у кого-то лучше выходит пейзаж, у кого-то обнаженная натура. Я люблю смеховую литературу: с каламбурами, живыми остроумными диалогами, пародийными вставками. Такие вещи я перевожу удачнее, чем длинные пейзажные зарисовки, которые мне, как городскому жителю, представляются чужой территорией.

«Телодвижения, ужимки, ландшафты, томление деревьев, запахи, дожди, тающие и переливчатые оттенки природы, все нежно-человеческое (как ни странно!), а также все мужицкое, грубое, сочно-похабное, выходит по-русски не хуже, если не лучше, чем по-английски; но столь свойственные английскому тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов — все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям — становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма». Владимир Набоков. Из постскриптума к русскому изданию «Лолиты».

О работе над текстом

Я сначала пишу от руки, потом перепечатываю. И правлю уже на компьютере. Иногда вроде бы все идет, все точно переводишь. Перечитываешь — не то. А бывает наоборот, и так очень часто бывает, что борешься за каждое слово, как на войне. И кажется, что тяжело, что тут не ухватил, там неверно. Но в конце концов попадаешь в автора.
Сегодня у переводчика толком нет редактора. Редактор не тратит время на переводчика. Когда он говорит, что все хорошо, — это не повод для радости. Если бы редактор добросовестно делал свою работу, он бы сравнивал перевод с оригиналом и наверняка нашел бы ошибки. Поскольку у переводчика, который долго работает над текстом, глаз уже замыленный, то обязательно нужен свежий взгляд.

О проблеме переперевода

В советское время действовал такой принцип: если книжка переводилась хорошо, то это был перевод на века. «Над пропастью во ржи» после Риты Райт-Ковалевой не переводилась пятьдесят лет. Западная традиция другая. Роман «Мастер и Маргарита», который существует в литературном обиходе всего лет сорок-пятьдесят, имеет уже двенадцать переводов только на итальянский язык. Исходят из того, что каждому новому поколению — свой перевод. Кстати, сейчас «Над пропастью во ржи» перевели заново. И это уже «Ловец на хлебном поле», совершенно другая книжка. Там много обсценной лексики, которая в советском переводе была смягчена. Это другой Холден Колфилд. Он теперь поругивается матом. Если сравнивать, то первый перевод, конечно, гармоничнее.

О взаимной переводимости языков

Каждый язык чем-то богат и чем-то беден. По-французски не принято говорить «дешевый» — французы скажут «недорогой» (pas cher). В китайском нет множественного числа. В английском — разделения на «ты» и «вы». Поэтому, в случае с английским или американским романом, именно переводчик решает, когда герои становятся друзьями или когда мужчина и женщина переходят какую-то грань в отношениях. Может не быть никакого намека, может не быть постельной сцены. Но в определенный момент чувствуешь: они должны перейти на «ты».

 

Оригинал статьи: http://theoryandpractice.ru/posts/6975-kommentarii-perevodchikov-ot-ispovedi-do-taburetki